Волна легализации гомосексуализма прокатилась по европейским странам еще в конце XIX — середине XX века. Тогда отношения между людьми одного пола перестали считать преступлением.
Но общество до сих пор не принимает геев и пытается сделать их «нормальными». А на «лечении» от гомосексуализма пытаются нажиться разного рода шарлатаны — от гуру по самопознанию до экзорцистов.
Фокусы в Музее русского искусства
Шолойми Нотик вырос в семье ортодоксальных иудеев. Узнав о том, что он гей, родители решили срочно «вылечить» сына при помощи «специалистов» из еврейской общины.
Пятничными вечерами мама стояла у девяти зажженных свечей (по одной для каждого члена семьи), произносила благословение и молилась о своих детях.
На стене позади свечей висела большая красивая иллюстрация на мессианскую тему. Эту работу сделали по заказу рабби Менахема-Мендла Шнеерсона (или просто ребе, как мы называли его).
Мои родители были его преданными последователями. До встречи с мамой папа подрабатывал в доме ребе в нью-йоркском районе Краун-Хайтс, и для отца это было нечто сравнимое с работой в Овальном кабинете в Белом доме.
За ответами на самые сокровенные вопросы к ребе приезжали люди со всего мира. У ребе были ответы на все вопросы.
Говоря о гомосексуализме он отмечал, что ни в одном нормальном обществе человеку не позволят жить в соответствии со своими природными желаниями.
А гомосексуализм он считал неврологическими проблемами.
Сомнения относительно религии появились у меня довольно рано. Помню, когда мне было лет 9 или 10, я сомневался в существовании божественного, но никогда в этом не признавался. И никому не говорил, что могу быть геем.
Во время 10-дневной поездки в Израиль я решил, что пришло время рассказать все семье. Что-то на Святой Земле давало мне чувство легкости — я видел, как много разных людей сосуществуют на одной территории, и рвался исследовать в себе то, чего раньше избегал.
Мы вернулись в Сиэтл. Однажды, когда мы смотрели телевизор с мамой и папой, я наконец выдавил из себя: «Я гей». Зависла пауза. Странно, но я чувствовал облегчение. «Нет, — ответила мама. — Нет такой вещи, как гей».
Через несколько дней мне позвонил старший брат Йосси: «Есть одно место, которое, как мне кажется, ты должен проверить. Они специализируются на этом, помогли многим ребятам твоего возраста внести ясность».
«Ясность» показалась мне эвфемизмом гетеросексуализма. Я хранил молчание, переваривая его слова. «Что ты имеешь в виду под фразой «внести ясность»? Ты знаешь, что я гей», — сказал я.
«Знаю, — нежно ответил Йосси. — Просто мне кажется, что нужно быть открытым и подумать. Послушай, что скажет этот парень. Если это не твое, ничего страшного. Я не могу тебя заставить. Встретишься с ним только по своей воле. Мы можем пойти вместе».
«Генетических причин гомосексуализма и зоофилии нет»
Мы с Йосси отправились в Нью-Джерси. Надпись на здании гласила «Музей русского искусства». «Ты уверен, что это именно оно?» — спросил я, нервничая. «Это оно», — сказал брат.
«Расслабься, — подумал я. — Ты с семьей. Семья хочет для тебя только самого наилучшего. Что плохого может случиться?» Мы поднялись наверх, в приемную с плохим освещением и пыльными брошюрами о психическом здоровье.
Нас поприветствовал мужчина лет пятидесяти, похожий на отца. Это был Артур Голдберг. Артур вместе с женой и еще одной семейной парой создал организацию «Евреи предлагают новые альтернативы гомосексуализму» (JONAH) в 1999 году. У обеих семей были сыновья-геи.
По его словам, это была единственная организация в мире, которая помогает мужчинам с нежелательным однополым влечением стать гетеросексуальными.
Было что-то в слове «нежелательный». Это зацепило меня. До каминг-аута я годами надеялся, что мои влечения уйдут сами по себе. Перед сном я молился, чтобы проснуться гетеросексуалом. Но просыпался по-прежнему с влечением к мужчинам.
Артур утверждал, что генетических причин для гомосексуализма нет. Просто чувствительные мальчики тяжело переносят эмоциональные страдания, а это, свою очередь, может вызвать проблемы с ощущением гендера. Голдберг считал, что сюда же относятся транссексуальные вопросы, вопросы инцеста, зоофилии и беспорядочных половых связей.
Я был поражен. Неужели Артур сравнил меня с теми, кто занимается сексом с животными? В душе я скептически отнесся к тому, что предлагал Голдберг. Но согласился пройти терапию ради Йосси и родителей. Чтобы хотя бы попытаться стать таким, каким они хотели меня видеть.
Голый марафон
Весь следующий год я ходил на частные и групповые сессии с двумя консультантами JONAH. Один из них — бывший ортодоксальный еврей, испытавший «сезон однополого влечения». Второй — экс-гей, мормон, состоящий в браке с женщиной и называющий себя инструктором по персональному росту. Через несколько месяцев этот консультант посоветовал мне отправится в «Путешествие в мужественность».
Ради 48-часового курса «Путешествие в мужественность» я приехал на уикенд в один из кемпингов в Пенсильвании, заплатил $625 регистрационного сбора, подписал договор о неразглашении и оставил телефон в автомобиле.
В круге из восьми человек стоял грузный мужчина сильно за 50 — Вернон. На нем была свободная одежда и пара изношенных кроссовок. «Что вас больше всего ранит в том, что касается мужчин и маскулинности?» — спросил консультант. Вернон ответил, что из-за его веса и отношения к своем телу он никогда не чувствовал себя частью мужского сообщества.
Первое упражнение называлось «Работа на выдержку». Инструктор объяснил, что Вернон должен снять что-то из одежды и положить на пол — как символ избавления от каждого комплекса.
У нас поинтересовались, не хотим ли мы последовать примеру Вернона, чтобы выразить ему поддержку — по аналогии с друзьями онкобольного, которые в знак солидарности бреются наголо.
Я не хотел раздеваться. Но не мог стать единственной «белой вороной», поставить собственные нужды выше целей этого уикенда — быть открытым и вовлеченным, бороться с гомосексуализмом.
Упражнение продолжалось. Вернон рассказал о трудной операции по снижению веса, о лечении в четырех разных больницах. Инструктор довел Вернона до слез. Наконец мы все разделись догола. Я пытался успокоить себя: «Смирись. Это нужно ради перемен».
«Без груза стыда мы вольны перемещаться по миру, свободные от предрассудков», — сказал консультант. Вернон вышел первым. Мы бежали по тропинке, голые и босые, через лес. Был воскресный день, +20 ˚С.
В осеннем воздухе ощущался аромат сосен. Я ловил себя на том, что отвлекаюсь на изгибы плеча или мышцы спины, и повторял про себя: «Прекрати, Шлойми, ты не должен об этом думать. Ты здесь не для этого».
После бега по лесу я стоял в палатке и одевался. Я взглянул на Вернона, который завязывал шнурки, и размышлял, стал ли тот испытывать меньше влечения к мужчинам. Я точно нет. Если поездка и дала какой-то результат, так это то, что я увидел самые уязвимые стороны этих людей — нет ничего более привлекательного.
Еще несколько месяцев я терпел когнитивный диссонанс.
Я смотрел гетеросексуальную порнографию и пытался убедить себя, что мне это нравится.
Я ясно видел, что это не работает.
В конце концов, одним холодным утром в январе я сдался. Я представил, каким стану в будущем, если продолжу этот путь. И мне не понравилась то, что я увидел. Посреди групповой сессии в JONAH я встал и пошел к двери: «Это нелепо. С меня хватит». Инструктор попытался меня образумить, но я вышел из помещения, спустился по лестнице и покинул Музей русского искусства.
Гей за решеткой
Гомосексуальные отношения в Англии и Уэльсе были декриминализованы 1960-х годах. В эти годы британских геев освободили от постоянного страха арестов, избиений и шантажа. Однако до принятия закона гомосексуалов отправляли на лечение в психиатрические клиники. Подобный опыт пережил ливерпульский комедийный актер и радиоведущий Питер Прайс.
Актер вспоминает, что в те годы геям жилось очень тяжело. Даже выйти на улицу было опасно — можно было запросто наткнуться на хулиганов и попасть в больницу. А уж о том, чтобы открыто говорить о своей ориентации, не могло быть и речи. За отношения с мужчиной можно было попасть в тюрьму.
***
Когда мама узнала, что я гомосексуал, мне было 18 лет. Мама восприняла это плохо. В ответ на признание она спросила: «Будешь лечиться?» Я ответил: «Да, ради тебя я это сделаю».
Меня привезли в психиатрическую клинику. В те годы в таких больницах не было комфортных палат для больных, на окнах были решетки. Я очень, очень испугался.
Меня привели к психиатру. В кабинете стоял старый катушечный магнитофон. Психиатр начал в подробностях рассказывать мне о том, как геи занимаются сексом. Позже я узнал, что эта процедура называется «аверсивная терапия».
Врач пытался вызвать у меня отвращение и описывал процесс откровенно, очень грубыми словами.
Потом меня привели в комнату. Я понятия не имел, что со мной будут делать. Единственное, о чем меня спросили — что я пью. Я ответил, что предпочитаю темное пиво «Гиннесс».
В комнате не было окон. Мной занимался санитар — мужчина. У него была стопка «грязных книжек» — так врачи назвали книги с фотографиями мужчин в плавках. Ничего эротического в этом не было. Но я должен был просматривать книги и слушать запись разговора с психиатром. При этом санитар наливал мне «Гиннесс».
Через полчаса мне сделали укол. Мне стало плохо, и я попросился в туалет. Санитар ответил: «Нет, иди на кровать». Меня ужасно тошнило, я испражнялся под себя, но ничего не мог с этим поделать. Я лежал в кровати в собственных нечистотах, в рвоте, и чувствовал себя чудовищно плохо. Это была пытка. Мне было совсем не до лечения. Я думал только о том, что скоро умру.
Через три дня у меня кончились силы. И я решил: все, с меня хватит. По собственной воле пришел, по собственной воле и уйду. Я позвонил приятелю, и он меня оттуда забрал.
От меня за версту несло дерьмом. Я пошел в ванну и, наверное, часов восемь, пытался содрать с себя всю эту грязь. После такого «лечения» я решил, что с меня довольно. Наутро я сказал себе: «Я такой, какой есть. И должен оставаться самим собой. И должен принять себя таким».
Успешная актерская карьера помогла мне обрести себя. Возможность для самовыражения я нашел в своих концертах. Работая с крупными звездами, я научился быть самим собой. Я стал совершенно скандальным, возмутительным комедиантом. И меня приняли в таком образе.
Я думаю, что в итоге смог обрести себя и как гей. Но все равно я нигде не чувствую себя полностью своим. И я никогда не прощу того, что они со мной сделали. Никогда.
Экзорцизм против Рикки Мартина
Мать Хорхе Новоа, американца пуэрториканского происхождения, решила, что в сына вселился гей-демон — он то и заставил Хорхе любить мужчин. За помощью женщина обратилась к экзорцистам.
Хорхе поделился удивительной историей своего лечения и рассказал, что спустя 14 лет его мать наконец поняла, как сильно ошибалась … благодаря поп-идолу Рикки Мартину.
***
Я понял, что у меня большие неприятности по тому, как мать произнесла мое имя. Все 14 лет она называла меня «Джорджи» — по-английски, с сильным пуэрториканским акцентом. Но в тот летний день в 1996 году мать впервые позвала меня по-испански.
Голос привел меня в спальню, мать велела закрыть дверь. В ее руках была развернутая записка. Слова, которые были только на бумаге, предназначались для моего друга — никак не для матери или отца.
«Что это?», — спросила она по-испански. «Просто записка, мама», — ответил я. Мать плохо знала английский, и я был почти уверен, что она ничего не поймет из записки. Но вот она назвала по имени Рикки — мальчика из моей школы — и спросила, почему я пишу, что люблю его. Я молчал. Мне нечего было ответить, по крайней мере, вслух.
Мать сурово повторила мое имя и спросила: «Ты гей?»
Хотя латиноамериканцы были первыми в мире, кто принял метросексуальность поп-звезд — например, кумира моей матери Рикки Мартина — единственными гомосексуалистами на телевидении были яркие гадалки и злые шуты. Не люди — карикатуры.
Я ничего не отрицал, в этом не было смысла. Я заверил, что в этом нет моей вины, просто так получилось, что она и папа ничего не сделали, чтобы я стал таким. Наконец допрос стал просто невыносимым. Если бы меня пообещали выпустить из комнаты, я бы признался и в убийстве. И на вопрос, хочу ли я измениться, я равнодушно пожал плечами и пообещал, что буду лечиться.
Разговоры в Диком Доме
Через неделю мы приехали на первый сеанс «психотерапии». Табличка у двери гласила: «Добро пожаловать в Дикий Дом». У порога нас встретила супружеская пара — статная женщина и мужчина с красивым лицом и волосами с проседью. Дом освещали только свечи.
Мы четверо немного поговорили. Затем мужчина увел меня в другую комнату и предупредил, что будет задавать личные вопросы. Я приготовился поговорить о Рикки Гонсалесе, мальчике из записки, с которой все началось. Вместо этого мужчина спросил: «О ком ты думаешь, когда мастурбируешь?»
Я сразу же подумал об актерах Джоне Стамосе и Джонатане Тейлор Томасе. Но притворился, будто мне нужно немного подумать. В ответ мужчина соблазнительно улыбнулся. В конце концов, после этого откровенно сексуального опроса он спросил: «Хочешь, я честно скажу, что обо всем этом думаю?» Я кивнул.
«Видишь ли, я не думаю, что ты действительно гей. Но знаю, почему ты так думаешь. Сейчас я покажу тебе», — он положил мне руки на плечи и повел в комнату без окон.
Оказалось, что стены — это дверцы раздвижных шкафов. Когда мужчина раскрыл их, нас окружили десятки фарфоровых статуй святых с четками в руках. Я понятия не имел, кто они такие, и незнакомые лица, как и зажженные свечи, порядком меня нервировали.
Мужчина объяснил, что я должен встать на колени перед одной из статуй, закрыть глаза и подумать о «вопросе» своей сексуальности. «Если остаешься неподвижным, то ты действительно тот, за кого себя выдаешь. Но если наклонишься вперед, значит, святой предупреждает: тебя ввели в искушение»
После нескольких минут на коленях я действительно начал шататься. И неудивительно: мои колени бесконечно давили на кафельный пол, чудовищно ныли мышцы, а закрытые глаза окончательно нарушили равновесие.
Матери он рассказал, что в меня вселился гей-демон — он то и заставил меня поверить, что я люблю мужчин.
«К счастью, — добавила его жена. — мы знаем, как от него избавиться. Но нужно поторопиться — чем дольше он в мальчике, тем труднее будет его выгнать».
Птичий экзорцизм
Через несколько недель мы вернулись в Дикий Дом. Мне велели придти в старой одежде и взять с собой вещи на смену. Так я и сделал.
Церемония началась в темной комнате, где стояли две клетки с птицами. Я разделся до шорт и встал босыми ногами на холодный кафель. Меня предупредили, чтобы я все время стоял с закрытыми глазами, что бы не происходило вокруг.
По мере того, как птицы кричали все отчаяннее, мои подозрения только росли. Потом мои руки и шею защекотали перья. И вдруг в нескольких дюймах от моей головы раздался громкий треск. По голове, шее и плечам растеклось удивительное тепло — будто кто-то полил меня разогретым массажным маслом.
Следующее, что я помню — тишина птичьей клетки и как я счищаю с себя в душе что-то красное. На прощание нам вручили бумажный пакет с окровавленной одеждой.
На нашей следующей встрече обнаружилось, что мой демон все еще жаждет Джона Стамоса и Джонатана Тейлор Томаса. Экзорцисты пришли к выводу, что в их провале виноват только я — так как солгал о желании измениться.
Единственное, что мне оставалось — смириться со своей «ситуацией». Потому что я не бесноватый и не одержимый, а просто гей.
Изгнание демона-гея
Но даже жертвоприношения не могли поколебать мнение моей матери. На этот раз она выбрала более традиционный вариант «лечения» — экзорцизм от католического священника.
Мне снова велели закрыть глаза, правда на этот раз на меня пролилась не кровь, а святая вода. Несколько минут священник взывал к имени бога. На меня все продолжали лететь отдельные капли, и я из интереса приоткрыл глаза. Оказалось, что это была не святая вода.
Какой бы святой не была слюна того усердного священника, она не помогла избавить меня от демона-гея.
Затем были еще две неудачные попытки экзорцизма. Наконец, мать признала, что история с одержимостью демоном — была явным перебором. Но это не значило, что она отказалась от попыток «вылечить» меня.
В следующую попытку меня отвезли к настоящему психологу. На этот раз меня забирал отец. Во время предварительного сеанса с врачом он ждал меня снаружи. Через полчаса общения психолог сказала, что «услышала достаточно» и позвала отца присоединиться к нам.
Делясь с ним диагнозом, она выглядела обеспокоенной: «Вы пришли сюда с сыном, что бы помочь ему снова стать натуралом. Вот почему я предлагаю вам назначить встречу. Я могла бы помочь вам принять сына таким, какой он есть». Почему-то мы к этому психологу больше не приходили.
С тех пор попытки «вылечить» меня прекратились. По негласной договоренности мы просто обходили эту неудобную тему в разговорах.
«Рикки гребаный Мартин»
Все изменилось, когда мне уже было 28 лет — весной 2010 года. В мою квартиру в Гринвич-Виллидж позвонила мама и поделилась шокирующими новостями.
«Рикки Мартин?», — спросил я. Я действительно удивился. Но не его ориентации, а тому, что Рикки, наконец, сделал это достоянием общественности.
По-видимому, мама была ошеломлена тем, что сердцеед такого высокого статуса — в которого она была влюблена, и пуэрториканец в придачу — мог быть геем.
Мама стала одержимой: она смотрела и читала каждое интервью Рикки Мартина на эту тему.
Даже купила его автобиографию, в которой Рикки объяснял, как трудно ему было смириться с влечением к мужчинам — все то, что я говорил маме 14 назад.
В конечном счете, мама стала видеть гомосексуализм именно глазами Рикки, и, как следствие, приняла меня — из-за Рикки гребаного Мартина.
Внезапно слово «гей» стала частью ее речи. Она расспрашивала меня о новом парне: до того, как они познакомились и даже после того, как мы расстались. Все это благодаря человеку, которого мы никогда не встречали.
И вот, что я сказал ему несколько лет спустя, когда попросил подписать книгу для мамы: «Спасибо, что вы вдохновили меня — даже не столько меня, сколько мою маму». Ведь Рикки Мартину удалось то, о чем я мечтал столько лет.
И в книге, которую я еще не отправил маме, в этой строчке от руки: «С любовью, Рикки» была вся наша история. Путешествие, которое началось 14 лет назад, когда мать нашла неотправленную записку — в которой говорилось о моих чувствах к мальчику с тем же именем Рикки.
